Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Perito расширяет рамки рубрики об идентичности. В предыдущих публикациях мы вели разговор преимущественно об этничности, национальности, языке и семейной памяти. Сейчас мы хотим обратиться к людям с разным опытом сложной идентичности: гендерной, территориальной, физических ограничений и вынужденной миграции. Как и раньше, мы будем публиковать ваши автобиографические эссе-наблюдения и вместе разбираться, как работает неравенство в нашем обществе. В первом выпуске расширенной рубрики активистка и открытая лесбиянка Таня Калинина рассказывает о принятии своей квир-идентичности, взрослении в маленьком городе и поддержке ЛГБТК+-сообщества.
Больше материалов можно найти в разделе «Идентичность».
Я росла в небольшом российском городе. Теперь мне удивительно произносить его название в разговорах с иностранцами: «А где ты жила в России?» — «Я жила во Владимире». Многие думают, что город назван в честь Путина.
Все детство меня окружала гетеронормативность: мультфильмы с принцессами, мечтающими о принцах, книги для девочек с советами по фигуре, макияжу и отношениям с мальчиками. Когда мама впервые рассказала мне про секс, речь шла о мужчине и женщине.
В подростковом возрасте я встречалась с мужчинами и была уверена, что выйду замуж и заведу «нормальную» семью. Я вспомнила о женщинах, когда мне было пятнадцать. У нас была компания, мы много тусовались, все были старше лет на пять, и однажды в этой пьяной эйфории лучшая подруга поцеловала меня. Со временем это стало регулярной практикой. Мы были совершенно уверены в своей гетеросексуальности и списывали все на состояние измененного сознания.
В этой же компании я встретила девушку, которая много лет была в отношениях с мужчиной. Она тоже была старше меня. Однажды мы поцеловались на вечеринке. Со временем это стало происходить регулярно. После одной из вечеринок мы с ней поехали ко мне домой. Я спросила у мамы, можно ли моей подруге переночевать у нас. Мама не отказала.
Парень моей подруги тоже ничего о нас не знал. Мне казалось, это нормально. Ну, подумаешь, секс с подружкой, это же девочки, ничего страшного и серьезного. Сейчас я понимаю, что идея о «несерьезности» подпитывала мою внутреннюю лесбофобию и обесценивала важную часть моей идентичности. Гетеронормативное общество не считает отношения или секс двух женщин полноценными, ведь там нет мужчины. На протяжении веков история лесбиянок описывалась эвфемизмами вроде «романтическая дружба» или «близкие подруги». «Девочка с девочкой — не считается», — говорил мой бойфренд, когда я изменяла ему с женщинами.
На протяжении десяти лет я встречалась с женщинами, которые до наших отношений говорили о себе как о гетеросексуалках.
Вокруг меня не было репрезентации лесбийских отношений, я видела только порно. Не было однополых семей в рекламе майонеза, спецпредложений банка по ипотеке или свадебных салонов с фотографиями лесбиянок в каталогах. Я и вообразить не могла, что у меня есть шанс построить глубокие и долгие отношения с женщинами. Казалось, отыскать партнершу для секса — это вершина моих возможностей.
Во Владимире я знала всего несколько лесбиянок. Они были маскулинными, и я не считала их привлекательными. Мне нравились «феминные» женщины, мы вместе познавали свою сексуальность. Кажется, я была для них диковинкой, experimental game (строка из песни Katy Perry «I kissed a girl»”).
В 17 лет я призналась себе: я — лесбиянка. Через год начались мои первые серьезные отношения с женщиной. Я воспринимала происходящее как настоящий дар. Мы были вместе пять лет: ходили на свидания, жили вместе, планировали будущее, ездили в отпуск, готовили друг другу ужин и справлялись с поворотами судьбы. О наших отношениях знали только друзья. Причина — безопасность.
Эта тишина казалась мне нормальной. Это же моя личная жизнь, зачем рассказывать о ней всему свету? Позднее я так думала об этом опыте: «Обычно мы прячем что-то стыдное, неприемлемое. Прятать мою любовь к женщинам унизительно». Сегодня я преимущественно гордая и свободная лесбиянка, но у миллионов лесбиянок по всему миру нет такой привилегии.
Каково быть лесбиянкой в культуре патриархата? Это ощущается как безусловное пространство политики. Сексуальность при патриархате — это власть. Моя идентичность не просто данность, а акт сопротивления институционализированной гетеросексуальности. Меня дискриминируют как минимум по двум признакам: женщина и лесбиянка. Каждый прожитый день превращается в борьбу. Трудно найти что-то более ненавистное патриархату, чем счастливая, самодостаточная и свободная (от мужчин) женщина.
Политическое лесбийство часто ассоциируется с трансфобными идеями. Среди персон, которые ассоциируют свой опыт с лесбийским, есть транс-люди. Мое проживание лесбийства как политического акта не имеет ничего общего с трансфобией. Я была и остаюсь союзницей транс-людей.
Американская писательница и черная феминистка Шерил Кларк в своей статье «Лесбийство как акт сопротивления» отмечала, что лесбиянки деколонизировали свое тело, отказавшись поддерживать патриархат через отношения с мужчинами. Сейчас я ощущаю это именно так.
В той же статье Шерил цитировала феминистку второй волны, писательницу и исследовательницу Адриенну Рич: «До того, как существовало или могло существовать какое-либо феминистское движение, существовали лесбиянки — женщины, которые любили женщин, которые отказывались соответствовать требованиям к поведению, предъявляемому женщинам, отказывались определять себя по отношению к мужчинам. Эти женщины, наши прародительницы, миллионы, чьих имен мы не знаем, были замучены и сожжены как ведьмы, оклеветаны в религиозных, а затем и в „научных“ трактатах, изображены в искусстве и литературе как причудливые, аморальные, разрушительные, декадентские женщины. Долгое время лесбиянка была олицетворением женского зла».
Эта мысль очень поддерживает меня в сопротивлении гетеронормативности: я никогда не была одна и не буду, нас миллионы, и мы всегда были неугодны обществу.
Когда я делюсь своими взглядами с окружающими, то часто слышу: «Таня, это так радикально!» Я не до конца понимаю, где граница радикального и кто ее прокладывает. Мне кажется, эту степень определяют системы власти. Когда феминистки боролись за избирательные права в середине XIX — начале XX века, их тоже называли радикальными. Теперь право избирать и быть избранными — это базовое право женщин во многих странах. Социальные нормы поддерживают актуальный дисбаланс власти в сторону мужчин. Но эти нормы непостоянны, и мы можем их менять.
«Ты лесбиянка, значит, ты ненавидишь мужчин?» — еще один вопрос, который мне часто задают. Это глубокий стереотип. Я не ненавижу мужчин, я просто в них не верю. «Покажи мне хоть одну лесбиянку, в действительности развязавшую войну» — недавно попросила я подругу. Мне трудно найти аргументы, которые бы опровергали политическую безнадежность мужчин: стоит просто открыть новости.
На мой взгляд, аргумент «нет плохих мужчин или плохих женщин, есть плохие люди» несостоятелен. Он делает невидимой системную дискриминацию негетеросексуальных персон. Каждая третья женщина в мире подверглась физическому или сексуализированному насилию со стороны мужчин. В мире нет ни одной страны, которая преодолела гендерный разрыв в оплате труда. За одну и ту же работу мужчины получают оплату в разы больше, чем женщины. Это вопрос распределения власти, ее рычаги до сих пор сосредоточены в руках цисгендерных гетеросексуальных мужчин. Патриархат остается доминирующей формой социальной организации, а гетеросексуальность — ее центром.
Многие мои подруги говорят, что на них лежит «проклятие гетеросексуальности». Они наделяют свою ориентацию чем-то фатальным. По их словам, мужчины часто вызывают у них гнев, но они не могут ничего сделать со своей сексуальностью. «Я мечтаю быть лесбиянкой, но у меня не получается», — говорила мне одна из подруг.
Этот интересный феномен, «принудительная гетеросексуальность» (compulsory heterosexuality), хорошо описала Адриенн Рич в эссе «Обязательная гетеросексуальность и лесбийское существование» (1980). Гетеросексуальность — это «общественный стандарт», «базовая» сексуальная ориентация. Люди могут вынужденно вступать в гетеросексуальные отношения из-за общественных норм и традиционных гендерных ролей. Это давление затрудняет исследование и выражение подлинной сексуальной ориентации.
Одна из самых унизительных практик в моей жизни — прятать радужный флаг или совместные фотографии с девушкой от арендодателей. Мне сложно представить ситуацию, в которой гетеросексуальные люди судорожно убирают рамки с семейными фотографиями, когда приходят незнакомцы: слесари, врачи, работницы управляющих компаний. Унизительно ловить взгляд людей, которые замечают радужный флаг в гостиной, — шокированный, брезгливый, говорящий сам за себя: «Они „эти“ что ли?»
Я никогда не говорила папе о своей гомосексуальности. Однажды он зашел починить что-то в моей арендованной квартире и увидел флаг: я забыла его снять. Папа пытался шутить, смущенно улыбался и задал только один вопрос: «А какой страны это флаг?» Не помню, что я ответила, но мне стало очень неловко. Я хотела пошутить «страны Лесбиянии», но тогда это можно было бы расценить как каминг-аут. Я не была к этому готова. В голове крутилось: «Какой абсурд, я не могу сказать папе, что люблю женщин». Мне было очень горько.
После начала войны я уехала из России. Как-то раз мне позвонила мама: она рассказала папе, что я лесбиянка. Это не был аутинг, я говорила ей перед отъездом, как бы мне хотелось, чтобы отец узнал меня. Мама сказала, что внешне он воспринял это спокойно и подтвердил, что любит меня так же, как и прежде. Через несколько месяцев мы говорили с мамой по телефону. В их компании кто-то сказал что-то очень гомофобное. Я спросила: «Что ответил папа? Встал ли на нашу сторону?» Мама сказала, что он промолчал. А она высказалась. Мама всегда была на моей стороне.
Однажды она стыдливо призналась, что думала «это пройдет». У нас случился диалог:
— Таня, тебе совсем больше не нравятся мальчики? Тебе же нравилось. Может быть, ты еще встретишь кого-то?
— Нет, мама, я лесбиянка.
Я знакомила маму со всеми своими девушкам. Она до сих пор очень поддерживает меня в феминистском и квир-активизме, выступает против гомофобии в спорах с коллегами, друзьями и знакомыми. Я очень горжусь мамой. Несмотря на то, что она росла в советской культуре, гомофобной и милитаристской, у нее получилось стать эмпатичной. Это дает мне надежду, что и у других получится.
Я была в ярости, когда в конце 2022 года российские власти приняли очередной закон об «ЛГБТ-пропаганде» (ранее он распространялся только на несовершеннолетних). С декабря 2022-го любой россиянин, по мнению властей, может стать негетеросексульной персоной, посмотрев фильм, прочитав книгу или увидев целующихся женщин на улице. Это еще один серьезный виток государственной гомофобии.
В январе 2023 года я решилась на пост в своих социальных сетях, в котором впервые написала прямо: «Я — лесбиянка». Я хотела поддержать других лесбиянок и решила устроить онлайн-встречу. В русскоязычном пространстве редко попадаются хорошие новости о квир-людях. Для встречи я предложила вдохновляющую тему (лесбийские свидания), которая мало представлена в публичном пространстве. Подруги помогли придумать название, «Cheers Queers», и нарисовать афишу. Я рассчитывала увидеть пять подруг, а на встречу пришли 30 человек со всего мира. Сообщества — это огромная поддержка для уязвимых групп.
За год «Cheers Queers» стало в десятки раз больше. Каждый месяц мы встречаемся в онлайне и обсуждаем разные аспекты лесбийской жизни от ментального здоровья, секса, отношений до сапфической культуры, финансов и технологий. Решение Верховного суда о признании «международного общественного движения ЛГБТ» экстремистской организацией добавило нам очень много работы и новых рисков, но сдаваться мы не намерены.
Сейчас я воспринимаю свое лесбийство как настоящее чудо и мечтаю, чтобы каждая лесбиянка могла жить без стыда и страха. Я не застану этой реальности, но мне важно продолжать свою активистскую работу и делать вклад в приближение этого мира.
