Войны памяти: как Россия и Польша борются за прошлое

Память о прошлом не бывает общей для всех, это знание, которое создается и распространяется в том числе с политическими целями. Лучше всего это прослеживается в памяти о событиях, известных в Европе как Вторая мировая война, а на большей части постсоветского пространства — как Великая Отечественная война. Уже это расхождение в терминологии указывает на разницу в восприятии. У России с Польшей постоянный конфликт: поляки сносят советские памятники, называют годы социалистической Польши оккупацией и напоминают России о военных преступлениях. Специально для Perito польский историк Дамиан Зых объясняет, как идеологические различия подпитывают непрекращающуюся войну памяти между Польшей и Россией.

В России основной сюжет памяти Великой Отечественной войны — гордость за победу Советского Союза над Третьим Рейхом. Конечно, в этом нарративе есть воспоминания о жертвах, но они меркнут на фоне триумфа добра над злом, спасения мира от «гидры фашизма».

Жители западной Европы в разговоре о Второй мировой тоже вспомнят о вкладе их стран в победу над Третьим Рейхом. В этом образе прошлого будут присутствовать не только героические эпизоды, но и память об ужасах войны. Центральный сюжет западноевропейской памяти о Второй мировой — катастрофа Холокоста, и память европейцев хранит не только осознание масштаба трагедии, но и принятие своей причастности к ней.

8 мая 1959 года на площади Свободы в Кракове был торжественно открыт Памятник братству и дружбе. Этот монумент должен был стать символом благодарности жителей города за его освобождение советскими войсками. Но в скором времени на здании напротив появилась надпись «17 IX 1939» — день, когда Красная Армия перешла восточную границу Польши. Памятник снесли в 1991 году, а на его месте появилась мемориальная табличка в честь «тех, кто сопротивлялся коммунизму в 1944–1956». Площади Свободы вернули прежнее название — площадь Инвалидов, в честь ветеранов Первой мировой войны.

Конфликт вокруг памятника и площади — расхождение между историческими нарративами, то есть рассказом о былых событиях, который строится на оценке прошлого в перспективе последствий. Для властей Польской Народной Республики освобождение страны имело такое большое значение потому, что оно легитимизировало правительство польских коммунистов и влияние Советского Союза. Для польского гражданского общества вхождение советских войск в Краков не было символом окончания нацистской оккупации города, а стало лишь горьким напоминанием об утраченной независимости.

Исследователи называют конфликты между противоположными оценками прошлого «войнами памяти» (и хотя термин часто применяется в научной литературе, он не имеет конкретного определения или научного аппарата). Войны памяти могут проходить как и внутри одной страны, так и между разными государствами, хотя часто эту границу сложно проследить. Линия фронта может лежать как вдоль политических разделов, так и между этническими группами. Войны памяти обычно не предполагают окончания или компромисса, они либо продолжаются, либо одна из сторон отказывается от своего нарратива.

И страны Восточной Европы, ушедшие от советского нарратива, и вернувшаяся к нему во второй половине 1990-х Россия — это мнемонические борцы, по классификации американских политологов Майкла Бернхарда и Яна Кубика, акторы, которые считают свой подход к прошлому единственно верным. При такой установке происходит бинарное деление на «своих» и «чужих», ведущее к борьбе с «чужим» нарративом.

В постсоциалистической Польше официальное повествование о политике СССР в 1939–1945 годах имеет исключительно негативный заряд. Но польско-российские споры об истории превратились в радикальное противостояние далеко не сразу.

В 1940 году почти 22 тысячи польских военных попали в советский плен и были расстреляны. По названию первого массового захоронения это событие получило название «Катынский расстрел». В польской же историографии это «Катынское преступление» («Zbrodnia katyńska»). В социалистической Польше расстрел был «белым пятном», о котором власть предпочитала не говорить. В Советском Союзе вина за казнь возлагалась на немецких оккупантов.

Этот непродолжительный период диалога был возможен благодаря отсутствию в позднем Советском Союзе и России начала 1990-х исторической политики, закрепляющей определенный взгляд на прошлое. Ревизия истории была важной частью горбачевской перестройки, но такой подход не мог полностью удовлетворить поляков, которые ожидали активного раскаяния и признания национальной ответственности. В интервью польскому телевидению Ельцин прямо заявил, что Россия не может взять на себя ответственность за катынское преступление: «Это сделала партия, сделал тоталитаризм».

Польша ожидала российского аналога «преодоления прошлого» (нем. Vergangenheitsbewältigung) — так назвали процесс прорабатывания нацизма и его преступлений в Германии, подразумевая не только признание правительством ФРГ ответственности за преступления гитлеровского режима, но и общественную дискуссию о значении этих событий и прежде всего признание коллективной вины и включение ее в национальное самосознание.

Такой подход относят к категории виктимизации. В этом случае коллективные страдания превозносятся, а в центр нарратива помещаются пережитые катастрофы и трагедии. Поводом для гордости является не величие прошлых побед, а пережитые поражения. Как замечает швейцарский славист Ульрих Шмид, виктимизированный нарратив априори правдив, так как рассказ жертвы всегда принимается как истинный. Историческая политика при таком режиме памяти будет всеми силами добиваться принятия версии жертвы, а также раскаяния обвиняемых.

Российское «преодоление прошлого» не стало возможным. До середины 1990-х годов Ельцин не проявлял интереса к исторической политике. Власти не продвигали нарратив о героическом советском прошлом, но и не пытались его развенчать.

Во второй половине 1990-х российские власти начали интересоваться коллективной памятью о прошлом. У либеральных элит не было новой национальной идеи, поэтому они начали движение в сторону советских скреп, прежде всего гордости за победу в Великой Отечественной войне. С приходом к власти Владимира Путина советский нарратив был включен в российский режим памяти. В нем СССР воспринимался не как отдельное от современной страны явление, а как один из этапов тысячелетней истории российского государства.

Путинская историческая политика сконцентрировалась не только на имперскости СССР, но и на статусе сверхдержавы, который закрепился во время холодной войны. Благодаря этому общий разговор об СССР всегда идет только в положительном ключе. Следовательно, в центре режима памяти находится период Великой Отечественной войны, ведь именно после победы в ней был достигнут исторический пик мирового влияния России. Исключительная роль Советского Союза во Второй мировой войне легла в основу убеждения, что у современной России есть особая историческая миссия и свой путь.

В середине 2000-х депутат Государственной думы России от КПРФ Виктор Илюхин начал регулярно говорить об ответственности нацистов за убийства в Катыни. Версию участия Советского Союза он называл фальшивкой, которую якобы продвигала геббельсовская пропаганда. В то же время в российском дискурсе начались разговоры о том, что расстрел польских военнопленных в 1940-м связан со смертями советских солдат в польских лагерях во время советско-польской войны 1919–1921 годов.

На таких заявлениях основывается кампания, называемая польскими историками анти-Катынью (Anty-Katyń). Ее цель — вытеснение из российского режима памяти морально неудобного эпизода. Тогда кампания была заметна только в СМИ и заявлениях мелких политиков, со временем она разрослась до масштабов государственной политики.

В режимах памяти выделяют три способа взаимоотношений в области сложного прошлого:

1. Космополитический — отбрасывание национальных нарративов в пользу поиска общих знаменателей через моральные ценности. Такой стала память о Второй мировой войне в Западной Европе, в которой общим знаменателем был Холокост.
2. Антагонистический. При этом подходе невозможно существование разных памятей, они обречены на конфликт. Таким можно назвать противостояние между польским и российским нарративом.
3. Агонистический. Это сравнительно новый подход, который предполагает, что акторы принимают существование других нарративов, но не как вражеских, а как сопернических. При этом режиме возможен диалог и обмен мнениями, однако стороны не отказываются от своей памяти.

Признаки агонистического подхода можно найти в польско-российских отношениях в 2009–2012 годах. Заметно это, например, в письме Путина в «Газете Выборчой» (Gazeta Wyborcza), опубликованном к 70-й годовщине начала Второй мировой войны. В нем Путин высказался о героизме поляков, но вписал его в традиционный контекст польско-советской, а значит и польско-российской, дружбы. Затронул он и болезненные для Польши темы: «Народу России, судьбу которого исковеркал тоталитарный режим, также хорошо понятны обостренные чувства поляков, связанные с Катынью <…> Мемориалы „Катынь“ и „Медное“, как и трагическая судьба русских солдат, взятых в польский плен в ходе войны 1920 года, должны стать символами общей скорби и взаимного прощения».

В этот же время со стороны России продолжалась и антагонистическая линия памяти. Она была ответом на успешную интеграцию нарративов Польши, стран Балтии, Чехии в общеевропейскую память. До этого в нем было место только для одного виктимизированного нарратива – Холокоста. По инициативе восточноевропейских политиков институты ЕС приняли меморативные акты, в том числе утвердили Европейский день памяти жертв сталинизма и нацизма. Его отмечают 23 августа, в годовщину подписания пакта Риббентропа — Молотова. Таким образом, действия Советского Союза и Третьего Рейха были поставлены в один ряд, оба режима объявлялись равно виноватыми в развязывании Второй мировой войны.

С началом третьего срока Путина российские власти вернулись к жесткому контролю. В исторической политике начались активная дискредитация и обесценивание чужих подходов к истории. Польша обвинялась в сотрудничестве с нацистской Германией в межвоенный период, а историческая память поляков, отличная от советско-российского мифа, обесценивалась.

Любые посягательства на память о прошлом стали восприниматься как попытки фальсификации истории. Поправки в закон о декоммунизации, принятые польским парламентом в 2017 году, сильно задели российские власти. В новой редакции под ликвидацию попали почти все публичные объекты памяти, связанные с коммунистическим режимом, в том числе памятники, мемориалы и названия улиц. То, что в официальном польском режиме памяти подавалось как ликвидация символов оккупанта, в России воспринималось как вычеркивание из истории советских солдат, спасших Европу.

К началу нового десятилетия Польша стала одной из главных целей российской исторической политики. Конфликт вышел на новый уровень в сентябре 2019 года, когда Европейский парламент принял резолюцию «О важности сохранения исторической памяти для будущего Европы». В ней подчеркивался союз Гитлера и Сталина и советская оккупация Восточной Европы, а также критиковался отказ российских властей от осуждения коммунистического тоталитарного режима. Согласно резолюции, Кремль продолжает искажать исторические факты и обелять сталинские репрессии, хотя их самая большая жертва — жители СССР.

В следующие за принятием резолюции месяцы Путин неоднократно отвечал на нее. После саммита ЕАЭС в Петербурге президент России внезапно прочитал лидерам стран СНГ лекцию о Польше и обвинил Запад, Балтийские страны и Польшу в сотрудничестве с нацистами и развязывании войны. По словам Путина, Польша была близка с Германией не только в политических вопросах, их связывало человеконенавистничество, юдофобия и русофобия.

Обвинения поляков в сотрудничестве с немцами Путин подкреплял якобы идеологической и моральной схожестью этих наций, а в вопросе антисемитизма и вовсе поставил между ними знак равенства. Стоит признать, что это был удар в чувствительную точку польского режима памяти. В отличие от Западной Европы, где вина перед евреями вписана в исторический нарратив, в Польше антисемитские эпизоды (как довоенные «гетто за партами» или участие в Холокосте, например, погром в Едвабне) признаются с трудом, особенно после прихода к власти консервативной партии «Право и справедливость». С подачи ее представителей в 2018 году польские власти приняли поправку к закону об Институте национальной памяти, согласно которой человека можно подвергнуть уголовному преследованию за «приписывание польскому народу или государству ответственности или причастности к нацистским преступлениям». В итоге поправку признали противоречащей конституции и отменили, но она остается причиной упреков в адрес Польши со стороны США и Израиля.

С началом российского вторжения в Украину войны памяти обострились. Приписываемая Уинстону Черчиллю фраза «Польша — гиена Европы» стала регулярно появляться в российском публичном дискурсе. Что именно скрывается под этими словами, объясняет документальный фильм о событиях накануне Второй мировой под этим же названием. В нем межвоенная Польша показана такой же чудовищной страной, как гитлеровская Германия. Мания величия, агрессия, зашкаливающий национализм, антисемитизм — вот главные черты польского общества по мнению авторов фильма. Польшу с Третьим Рейхом в этом рассказе объединяет ненависть ко всему русскому и стремление к войне с Советским Союзом. Авторы подводят зрителя к выводу, что Польша заслужила поражение в сентябре 1939 года и последующие ужасы нацистской оккупации.

Пропагандистский нарратив «Польша — гиена Европы» демонстрирует то, что Ассман называет стратегией фальсификации. Это выстраивание рассказа о прошлых событиях таким образом, чтобы они соответствовали актуальным пожеланиям акторов исторической политики, даже если рассказанное не подтверждено или вовсе не соответствует фактам. Российская власть стремиться провести аналогию между действиями Польши накануне Второй мировой войны и современной поддержкой Украины в войне с Россией.

Эти действия указывают на одну из главных особенностей российского режима памяти: отсутствие четкого разграничения между прошлым и настоящим. В России история — это не просто случившееся, а затем оставшееся на страницах учебников. Прошлое обречено возвращаться, и не только в форме напоминания о невыученных уроках истории, а как события в настоящем. Во время Великой Отечественной войны Россия боролась с нацистами, которые угрожали существованию Советского Союза и его народа. Сейчас она сталкивается с теми же экзистенциальными угрозами, независимо от степени их соответствия реальности, и так же, как в прошлом, современная Россия должна выйти из этих испытаний победителем. «Вперед, в прошлое!» — так иронически резюмировали эту позицию польские исследователи.